Однако сейчас, вышагивая вдоль аккуратных домов, Скочиляс чувствовал себя несколько иначе. В этот раз сумка, где были спрятаны половинки короны, придавала ему уверенности. Позади осталось спасение от погони, лесные скитания, постоянный страх быть схваченным или ограбленным, что, между прочим, и заставило Скочиляса оставить оружие и сменить свой вполне пристойный наряд на жалкий и неприметный.
Куда надо идти, Скочиляс вроде бы знал. От Флорианских ворот он легко добрался до Королевской дороги, потом вышел на Рыночную площадь, где не удержался, чтоб не поглазеть и на башню Ратуши, и особенно (прошептав молитву с просьбой об удаче) на костёл Святой Марии, чтобы позже, время от времени посматривая в сторону Вавельского холма, идти дальше.
Впрочем, наперекор собственной уверенности Скочиляс всё-таки заблудился и лишь по чистой случайности, попав к толстой башне с крышей, украшенной тремя стройными башенками-шпилями, вспомнил, куда на самом деле надо идти. Он решительно свернул направо и вскоре остановился перед ступеньками, которые вели к парадным дверям епископского дома.
Осмотрев добротное соружение, окна которого поблёскивали большими стёклами, и всё ещё колеблясь, Скочиляс поднялся по ступенькам, взял деревянный молоток, висевший рядом, и неуверенно постучал по косяку. Ему пришлось ещё дважды, всё громче и настойчивее стучать молотком, прежде чем двери открылись.
Привратник епископа, тостый, крепкий мужик, сначала молча слушал горячие пояснения Скочиляса, а когда ему это надоело, спустил надоедливого посетителя со ступенек. Скочиляс, хлопнувшись на мостовую и почувствовав, как половинка короны, спрятанная в сумке за спиной, больно кольнула его в лопатку, не на шутку разозлился.
Он вскочил на ноги и, неожиданно для самого себя, громыхнул на привратника:
– Ты что себе позволяешь, сучий сын, а?! Если я сейчас же не попаду к пану епископу, завтра ты, свинья, будешь болтаться на виселице!!!
Столь грозный тон так не вязался с жалким видом просителя, что привратник растерялся и непослушными руками настежь открыл перед Скочилясом двери. Войдя в передпокой, куда уже набежала домашняя челядь, чтобы посмотреть на уличную ссору, взбешённый Скочиляс рявкнул:
– Эй вы, сволото!.. Бегом доложить его милости, что гонец от пана Шомоши прибыл!
Властный окрик сразу произвёл нужное впечатление. Слуги заметались, кто-то мгновенно исчез, но несколько других наперегонки кинулись наверх, в покои, и не успел ещё Скочиляс толком опомниться от собственной наглости, как его почтительно завели в большую, светлую комнату. В таком помещении Скочиляс ещё не бывал, и от удивления растерянно открыл рот.
Однако долго хлопать глазами не пришлось. Золочёные двери, бывшие напротив, открылись, и в комнату быстрым шагом вошёл сам епископ Олесницкий, который, презрительно глянув на нахального посетителя, с порога кинул:
– Ну?.. С чем пришёл?
От внезапного волнения Скочилясу перехватило дыхание. Вместо ответа он скинул сумку с плеча на пол, трясущимися руками развернул тряпку и выпрямился, держа на ладонях сразу обе половинки короны. Такое количество золота в руках у почти нищего настолько поразила Олесницкого, что он, удивлённо глядя в глаза Скочилясу, спросил:
– Ты кто?..
Скочиляса, который впервые в жизни общался с таким влиятельным и вельмишановным человеком, аж распирало от гордости, но волнение куда-то исчезло, и он, вскинув голову именно так, как это всегда делал пан Вильк, заявил:
– Я Скочиляс, оруженосец пана Вилька. Мы из почта рыцаря Шомоши!
– Ты… Оруженосец? – Олесницкий даже слегка растерялся и поспешно спросил: – А почему?.. Почему такой вид?
Скочиляс удивительным образом почувствовал себя весьма увернно, прежде чем начать рассказ, даже осмотрелся и, приметив рядом небольшой стол, положил половинки короны туда. Потом, повернувшись к Олесницкому, вздохнул и тихо заговорил:
– Ваша милость, сначала всё было хорошо. На Секежицком шляху мы разбили отряд гуситов и захватили сундук.
– Гуситы?.. Какие гуситы?.. И при чём тут сундук? – не понял Олесницкий.
– Ну, гуситы… – Скочиляс, не зная как всё объяснить толком, замялся. – Ну, это тот отряд, что вёз корону. А корона была в сундуке. Только такие, как я, об этом не знали… То пан Шомоши…
– Что пан Шомоши? – Олесницкий уже смекнул, что к чему, и теперь вопросы ставил чётко.
– А пана Шомоши во время боя ранили… Из бомбарды… – Скочиляс уместно вспомнил, как называлось удивительное оружие. – И потому мы его лежачего везли…
– Ну а это почему? – Олесницкий показал на стол, где лежала разрубленная пополам корона.
– Нас крестоносцы догнали, а у нас не было сил отбиться.
– Крестоносцы?.. – удивился Олесницкий. – Откуда?
– Ваша милость, этого я не знаю, – честно ответил Скочиляс и пояснил: – Мы спрятались в лесу, но они нашли нас, и тогда пан Шомоши приказал пану Вильку разрубить корону, а мне велел взять половинки и бежать в лес, чтоб потом принести её к вашей милости…
– Так ты убежал… – на какой-то момент епископ задумался. – Ну а с другими что?
– Не ведаю, – покачал головой Скочиляс. – Я чащею пробирался…
– Понятно… – Олесницкий быстро подошёл к столу, попробовал сложить половинки короны и вдруг резко повернулся к Скочилясу. – А «королевский камень» где?
– Разрублен. Пан Шомоши так и приказал пану Вильку: «Бей по королевскому камню!» Тогда пан Вильк как ударил, аж лучи по всему лесу всполохнули…
Сейчас Скочиляс пересказывал собственное впечатление, и потому его интонации были весьма убедительны. Услыхав такое, Олесницкий долго молчал, потом вернул корону обратно на стол, подошёл к Скочилясу и, положив ладонь ему на плечо, торжественно объявил:
– Благодарю тебя, рыцарь Скочиляс, – Олесницкий особо выделил слово «рыцарь» и закончил: – Ты всё сделал как должно!
Эти слова воплощали тайную мечту бобровника, и он под нажатием руки епископа опустился на колено…
* * *
С такой дорогой за все свои частые разъезды Минхель и Гашке столкнулись впервые. Высоко, над слабо наезженной колеёй, сплетались ветви столетних дубов, по обе стороны узкой дороги густой стеной высились толстые стволы, и, несмотря на белый день, взор не мог далеко проникнуть в сумерки бора. Чем дальше в чащу под позванивание сбруи и успокаивающее фырканье пары лошадей углублялся фаэтон, тем больше путникам казалось, что они возвращаются куда-то в прошлое…
